Храм в честь Казанской иконы Божией Матери в Калуге

Преосвященный Павлин, в миру - Петр Кузьмич Крошечкин, родился в 1879 году, в Мокшанском уезде Пензенской губернии, от благочестивых и богобоязненных родителей. Отец его, Кузьма, и мать, Евдокия, были крестьянами и занимались обычным крестьянским трудом.  Их семья отличалась от других своим милосердием - особенной любовью к нищим, странникам и вообще нуждающимся людям.

Дом их считался домом среднего достатка - нужды они не испытывали, но и богатыми не были. Отец преосвященного, Кузьма, умер рано, в русско-турецкую войну. Маленький Петя лишился отца, будучи совсем ребенком, и поэтому всецело находился на воспитании матери, отличавшейся строгой, благочестивой жизнью.  Воспитала она его в послушании и страхе Божием. Часто посещая храм Божий, она всегда брала сына с собой, приучая его с малых лет быть в общении с Православной Церковью. От природы впечатлительный и добрый, Петя с малых лет впитал в себя ту атмосферу любви к ближним, в которой он рос и воспитывался и которая всегда, во всю его последующую жизнь, была отличительной чертой его натуры. 

Восьми лет Петю отдали учиться в приходскую школу. Способный мальчик быстро научился читать и писать. С этого времени он все свое свободное время употреблял на чтение книг, преимущественно, житий святых. И с этого времени у него появилось желание подражать святым угодникам Божиим. Игры и забавы сверстников мало удовлетворяли его. Он желал и бессознательно искал лучшего. Душа его стремилась к Богу.

По окончании приходской школы его отдали учиться в город Мокшан, в городское училище.
Однажды Пете пришлось побывать на престольном празднике в Казанском женском монастыре, расположенном в двух верстах от города и в пяти-семи верстах от родного дома. Продолжительность и неспешность богослужения, умилительное пение монахинь, чистота и благолепие храма пронзили его душу таким восхищением, что с тех пор он только и мечтал о том, чтобы еще побывать в монастыре. Его влекло туда неудержимо. Каждый праздник, невзирая на погоду, ходил он туда. Монахини вскоре обратили внимание на благоговейного отрока, приласкали его, давали ему различные мелкие поручения, которые он исполнял всегда добросовестно и с радостью. 

Этот монастырь навсегда остался для него одним из самых светлых воспоминаний. Впоследствии он часто с любовью вспоминал о нем. Здесь впервые зародилось в нем горячее желание посвятить свою жизнь служению Господу в монашеском чине. Особенно, вероятно, под впечатлением прочитанных книг или рассказов монахинь, хотелось ему уехать на Старый Афон и там, по примеру афонских подвижников, подвизаться в посте и молитве.

Однажды зимой, возвращаясь из монастыря, он едва не замерз. На половине пути началась сильная метель. Потемнело. Он сбился с дороги, долго блуждая по полю, утопая в сугробах снега. Страх, чувство одиночества и беспомощности охватили душу. Тогда он обратился с молитвою к Богу, и вскоре сквозь завывание ветра услышал слабый звук колокольчика. Господь услышал его молитву. Возможно, что и мать его, и добрые монахини вспомянули его молитвенно в эту страшную метель. В этот миг беспомощности, утопая среди бушующих волн снега, он ощутил близость Бога, впервые осознал всемогущую силу Божию, столь чудесно спасшую его от смерти... 

Городское училище Пете окончить не пришлось. Он заболел так сильно, что врачи отказались его лечить, и мать взяла его домой. Так он был слаб, что не надеялась она, что он поправится. Долго болел Петя, но не умер. Медленно поправлялся он после тяжелой болезни. Живя дома, окруженный заботами любящей матери, он всецело отдался своему любимому занятию - чтению. 

Наполненное чувством благодарности за двукратное освобождение от смерти, сердце его стремилось в ответном чувстве всю свою жизнь, так чудно дарованную ему, посвятить Господу. Дух его горел любовию к Богу. Мысль его все чаще устремлялась на Старый Афон.

Между тем, мать его дала обещание съездить на богомолье в Саровскую Пустынь, привлекавшую множество людей, стремившихся помолиться на месте подвигов великого старца Серафима, в то время еще не причисленного Церковью к лику святых. Прибыли они в Саровскую пустынь накануне храмового праздника в честь преподобного Феодосия Киево-Печерского, 2 мая. 

При входе в монастырь Петю поразила необычайно высокая колокольня. Войдя вместе с другими богомольцами, стекающимися к храмовому празднику обители, в святые врата, он невольно остановился, пораженный представившейся ему картиной. Перед его изумленным взором предстал весь монастырь с златоглавым собором в центре. Все здесь поражало и восхищало его. Величественные храмы и здания монастыря, чрезвычайно живописная местность, мощный голос большого монастырского колокола, сзывающий на всенощное богослужение, - все это наполнило его душу радостным трепетом и умилением. А в уме его была одна мысль - уйти от мира, стать монахом. 

И вот за продолжительным уставным всенощным бдением, утомленный дорогой, массой новых впечатлений и долгой службой, находясь как бы в легком забытьи, Петя вдруг услышал некий внутренний голос, явственно и отчетливо произнесший: "И ЗДЕСЬ МОЖЕШЬ СПАСТИСЬ..." Голос этот был принят им как призыв из мира незримого от преподобного Феодосия Киево-Печерского и великого старца Серафима. Петя стал ее упрашивать мать разрешить ему остаться в монастыре и поступить в монахи. Хотя Евдокии хорошо была известна духовная настроенность сына и его желание посвятить свою жизнь Господу в монашеском чине было приятно ее боголюбивой душе, она считала, что он еще мал, боялась, что он не выдержит суровой, трудовой монастырской жизни, и поэтому в просьбе ему отказала. Жаль ей было сына. Тяжело было ее материнскому сердцу расстаться с ним. 

Они возвратились домой. Жизнь дома, среди мелких домашних забот по хозяйству, не удовлетворяла Петю. Душа его томилась. Дух его стремился к Богу. Он чувствовал и сознавал, что его путь - монашество. И он опять начал просить мать, чтобы она отпустила его в монастырь. Мать, женщина умная и практичная, видела, что сын ее слаб здоровьем, что ничем житейским, суетным, как другие, он не интересуется и что не выйдет из него хорошего крестьянина-труженика. Посоветовавшись со священником, после долгих и настойчивых просьб сына, решила не препятствовать более его горячему желанию и отпустила его в монастырь.

В Саровскую Пустынь Петя Крошечкин поступил в 1895 году, когда ему было шестнадцать лет. 
Наконец-то исполнилось его давнишнее, заветное желание - он принят в число послушников обители. Вначале ему дали послушание на больничной кухне, где он нес обязанности помощника повара. 

Впоследствии он, между прочим, вспоминал, что ему почти ежедневно приходилось носить со скотного двора молоко в большом кувшине. Причем кувшин этот он держал для удобства на голове. От этого, по его мнению, у него начались головные боли, от которых он и в последующую жизнь довольно часто страдал. 

Проводив сына в монастырь, мать его сначала предприняла путешествие по святым местам. Побывала в Киеве, помолилась перед мощами Киево-Печерских угодников и перед другими святынями города и его окрестностей. По пути посещала и другие монастыри. Жизнь дома, в одиночестве, вдали от сына, тяготила ее. Наконец, она решила последовать его примеру и поступила скотницей на скотный двор Саровской Пустыни, поближе к сыну.

В Саровской Пустыни послушник Петр пробыл около трех лет. В конце своего пребывания там он нес другое послушание - мыл белье для братии. Обитель пришлось ему оставить против желания. Не без промысла Божия его постигло некое, неблагоприятное для него, стечение обстоятельств. Оно было как бы испытанием его веры и твердости в произволении. Впервые встретившись с таким искушением, он в смятении бросился к матери поведать свое горе и испросить совета. Обливаясь горькими слезами, рассказал ей все случившееся. После долгих размышлений они совместно решили, что ему лучше оставить Саровскую Пустынь, не давая места гневу, и идти искать пристанища в другом монастыре.
Евдокия проводила сына в далекий и неведомый путь. Он был уже почти взрослым, и она ясно видела, что невозможно ей всюду следовать за ним. Благословив его в путь, она осталась в Сарове.

Послушник Петр, в последний раз помолившись в храме монастыря и мысленно испросив благословения и молитв старца Серафима на его могилке, покинул Саровскую Пустынь. 

У него было письмо от одного расположенного к нему монаха. С этим письмом он направил свои стопы в Николо-Бабаевский монастырь, Костромской губернии, где жил, подвизался и погребен блаженной памяти епископ Игнатий Брянчанинов. Здесь он было охотно принят в число послушников. Вначале он исполнял послушание на братской кухне. Потом был трапезным. Некоторое время читал Псалтырь по умершим. Затем, достаточно убедившись в исправном исполнении всех доселе возлагаемых на него обязанностей, ему дали пономарское послушание, которое он исполнял так же добросовестно, как и предыдущие. 

Однажды, когда он во внеслужебное время занимался уборкой храма, вошел отец игумен. Он, видимо, был чем-то расстроен. Обратись к Петру, игумен сказал: "Что это здесь так холодно? Хорошо ли топишь?.." Петр ответил ему почтительно, но когда тот отошел, то тихо произнес: "На вас не натопишься..." У игумена оказался очень тонкий слух. Он услышал эти слова. Последствием этого разговора было то, что Петру пришлось оставить обитель. Не легко ему было покидать монастырь. Все ему здесь нравилось - и братия монастыря, с которой он успел духовно сблизиться, и весь порядок монастырского жизненного уклада, и бескрайние волжские дали... 

Монастырские друзья его, послушники, провожая его, давали ему советы и указания, в какой монастырь идти. Между прочим, был указан и Ростовский Спасо-Яковлевский монастырь Ярославской губернии.

Ростовский Спасо-Яковлевский монастырь находился в самом городе Ростове, на берегу озера Неро. В соборном храме его покоятся под спудом мощи святителя Дмитрия Ростовского. 

В этом монастыре послушник Петр пробыл два с половиной года. Первоначально он проходил послушание пономаря. Затем был певчим, пел на левом клиросе. Оба эти послушания, в особенности последнее, вполне отвечали высоким потребностям его души. Будучи певчим и имея больше свободного времени, он употреблял его преимущественно на чтение свято-отеческих книг, развивая и усовершенствуя тем самым в себе духовного человека. Живя в Ростове, Петр, между прочим, не прерывал общения со своими друзьями по духу, иноками Николо-Бабаевского монастыря, которые искренне любили его за простой, открытый, всегда веселый характер и нелицемерную доброту. Они часто писали друг другу письма. Возможно, что это и послужило причиной тому, что Петр оставил Спасо-Яковлевский монастырь и возвратился в "Бабайки". Встретили его с любовию. 

В продолжение своего вторичного пребывания в Николо-Бабаевском монастыре послушник Петр проходил преимущественно послушание пономаря и чтеца псалтири по умершим.

Здесь он также много читал. Вначале он пользовался книгами из монастырской библиотеки. Его любовь к чтению, столь редкая, обратила на себя внимание находящегося в монастыре на покое епископа Н., который заинтересовался юношей из простой крестьянской семьи. Часто беседуя с ним, епископ расспрашивал Петра о его жизни, о планах на будущее, тем самым знакомясь с его внутренним, духовным человеком. Он начал приглашать Петра к себе и давать ему книги из личной своей библиотеки. Умудренный жизненным опытом и поэтому умеющий хорошо распознавать людей, епископ Н. скоро понял, что перед ним незаурядный человек, поэтому решил приложить все старания, чтобы не дать заглохнуть стремлениям способного и одухотворенного юноши и направить его на тот путь, к которому его невидимо призвал Господь.
Епископ Н. предложил Петру заняться самообразованием, обещая при этом свою помощь. Петр с радостью согласился на это предложение. Он сознавал, что, кроме самых элементарных знаний, полученных в начальной школе, образования у него нет и что эта необразованность очень ему мешает. Епископом Н. были выписаны учебники по курсу гимназии, и послушник Петр в свободное от послушаний время усердно занялся своим образованием под его руководством. В восторге от необыкновенных способностей и изумительной памяти юноши, епископ Н. часто пророчил ему блестящую будущность в деле служения Церкви.

В 1904 г., с разрешения монастырского начальства, снабженный благословением и рекомендательными письмами, Петр отправился в сердце России, Москву, для поступления в один из московских монастырей, имея основной целью продолжение образования. Так он был принят в число братии московского Новоспасского монастыря. В этой обители он преимущественно проходил клиросное послушание. Пел на левом клиросе. У него слабый, но приятный по тембру тенор. 

Стремясь к осуществлению своей высокой цели, он и здесь все свободное от послушаний и церковных служб время употреблял на продолжение своего образования. С этой целью, при высоком содействии митрополита Владимира и епископа Макария, он поступил экстерном в духовную семинарию, которую с помощью Божией окончил в течение одного года. Весь преподавательский состав семинарии был поражен небывалым случаем в их практике, когда молодой рясофорный монах Петр (ему было в то время около двадцати семи лет) окончил четырехгодичный курс наук в течение только одного года.

Преосвященный рассказывал, какого метода он придерживался при изучении им семинарских наук: "Я не изучал их так, как принято изучать во всех учебных заведениях, то есть понемногу из каждого предмета. Взяв какую-нибудь одну науку, например, апологетику, я сначала прочитывал со вниманием весь учебник с начала и до конца. Потом уже, выяснив, таким образом, основную сущность предмета, занимался детальной разработкой и запоминанием его. 

По окончании семинарии Петр был принят в число студентов Московской Духовной Академии, которую окончил также успешно. Во все продолжение обучения в Академии он числился в братстве Новоспасской обители, не прерывая с ним духовного общения. 

В Новоспасском монастыре преосвященный прожил около семнадцати лет, включая годы обучения в Академии. Здесь он принял монашеский постриг, с наречением нового имени - Павлин, в честь святителя Павлина Милостивого, епископа Ноланского, память которого Св. Церковь совершает 23 января. Имя, данное ему при постриге, вполне соответствовало последующей его жизни. Он воистину имел сердце, милующее ко всякой твари, а наипаче к образу Божию – человеку.

Впоследствии, в слове при наречении его во епископа, преосвященный говорил: "В этой обители, самой родной и самой дорогой для меня на земле, Господь породил меня духовно - сподобил принять ангельский образ, иноческое пострижение, священную степень иродиакона, иеромонаха и сан священно-архимандрита. В этой же обители Господь дал мне усердие и ревность к изучению богословских наук. С помощью Божией и своей родной Новоспасской обители и содействием блаженной памяти митрополита Владимира и епископа Макария я окончил Московскую Семинарию и Академию."

Во время пребывания в Новоспасском монастыре преосвященный Павлин пользовался исключительным расположением как своего ближайшего монастырского начальства, так и высшей духовной иерархии. Будучи иеромонахом, затем архимандритом, он своим истовым неспешным служением, полным благоговения и страха Божия, своею простотою и любовным обращением со всеми в самое непродолжительное время приобрел среди москвичей, посещавших Новоспасский монастырь, большую известность и любовь. И теперь, по прошествии многих лет, часто с благоговением и любовию вспоминают светлый образ иеромонаха Павлина, впоследствии архиепископа.

В 1921 году архимандрит Павлин "волею Божиею и святителей" был призван на епископское служение Св. Церкви, "чтобы чрез веру в таинство Боговоплощения приводить людей в живое общение с Богом Православной Церковью, этим Богочеловеческим организмом...". Такими словами, обращаясь к епископам и народу, выражал свои чувства преосвященный Павлин при наречении его во епископский сан. Торжество хиротонии происходило в одном из храмов Москвы при большом стечении народа.
Преосвященный Павлин был назначен на епископское служение в Курскую епархию, с наречением его епископом Рыльским. По приезде в Курск он приступил к архипастырскому служению Церкви Христовой. 

 Здесь в полной мере развернулась его любовь к храму Божию, к службам церковным, к молитве как основному средству единения с вверенной ему паствой, воздействующей на нее силою благодатною. Преосвященному Павлину в то время было сорок два года. Полный сил душевных и телесных, он всю свою энергию, насколько позволяли обстоятельства времени, отдавал на служение Церкви. Он часто служил не только в храмах города Курска, но и за пределами его, все более приобретая любовь и уважение всех, кто имел счастье быть с ним в духовном общении. Его проповеди были насыщены глубокою верою и искреннею любовию к Богу к человеку. Они легко воспламеняли сердца слушателей, возбуждая в них стремление к жизни по Божиим заповедям, к покаянию. 

В летние месяцы года он совершал объезды своей епархии, посещая и осматривая храмы, знакомясь со священно-церковнослужителями. Таким образом он посетил все города Курской области и прилегающие к ним села и монастыри. Преосвященный часто вспоминал впоследствии эти путешествия с большим удовольствием.

На Курской кафедре, епископом Рыльским, преосвященный пробыл около четырех лет. Он был вынужден выехать из Курска, т.к. был арестован, отвезен в Москву и заключен в тюрьму. В тюрьме он пробыл около года, все время находясь в одиночном заключении. 

Впоследствии, вспоминая этот отрезок своей жизни, преосвященный говорил, что жизнь в одиночной камере была для него "второй Академией" в том смысле, что в одиночестве, ничем и никем не развлекаемый он имел полную возможность разобраться в своем внутреннем человеке, произвести пересмотр всей своей предыдущей жизни при свете Евангелия. Не имея возможности совершать свое молитвенное правило и Божественную службу, он, стремясь не угасить духа молитвенного, заменял их краткими молитвами и поклонами. Из хлебного мякиша им был слеплен крест, пред которым он молился. Надо заметить, что преосвященный Павлин мало и неохотно говорил о себе, о своей жизни. Но иногда, глубоко задумавшись, вдруг вспомнит что-нибудь и скажет несколько слов. Вникнув в эти редкие, скупые слова о себе, можно было отчасти познать все богатство духа этого по наружности смиренного и как бы ничем не выдающегося человека.

В 1928 году преосвященный Павлин получил наконец назначение на Пермскую кафедру, епископом Пермским и Соликамским. Получив в управление большую в территориальном отношении и разбросанную епархию, он с неусыпной энергией в продолжении нескольких лет ревностно совершал свое архипастырское служение. Так же, как в Курске, часто служил не только в храмах города, но и в его окрестностях. В летнее время он совершал традиционный объезд вверенной ему епархии - осматривал храмы, служил, знакомился с причтом, разрешая на месте различные недоуменные вопросы по делам церкви. 

Во время его служения храм всегда был полон молящимися. Не только постоянные посетители храма, но и временно отставшие от Церкви, охладевшие - охотно шли в храм, когда служил владыка. Побывав однажды на его богослужении, не только взрослые, но и молодость, и дети в самое непродолжительное время делались постоянными посетителями храма и истинными его почитателями. Лучи благодати, невидимо исходящие от святителя Божия, просвещали и освящали души их. 

Дом преосвященного во всякое время был открыт для всех желающих видеть его. Приходили и приезжали священники и другие служители Церкви за разрешением вопросов по церковным делам, за советом и указанием. Приходили старушки с незатейливыми приношениями, посильным даром признательного сердца. Приходили дети, которых он особенно любил. Всех он принимал, приветливо со всеми беседовал. Любовно светились его глаза. В скором времени по его приезде в Пермь было найдено помещение и для матушки его, которая не замедлила приехать из Курска к своему сыну. 

Находились, конечно, люди, и не совсем доброжелательно относящиеся к нему. Но владыка ни к кому ни при каких обстоятельствах не изменял своего доброго расположения. Он по опыту духовному знал, что враг, диавол, сеял и плевелы в сердца людей, нерасположенных к нему, и сам никого никогда не обвинял. Кроме того, он глубоко верил, что "горе, егда добре рекут о вас вси человецы", и, руководствуясь этой истиной, никогда не изменял своего благодушного отношения к людям, любовно покрывая их немощи. 

Так сравнительно благополучно текли годы служения преосвященного Павлина в Пермской епархии до тех пор, пока однажды, совершенно неожиданно для него, по независящим от него обстоятельствам, он был вынужден выехать из Перми. 

В конце ноября 1930 года преосвященный Павлин получил неофициальное извещение из Св. Синода о переводе его в Калужскую епархию.

В город Калугу преосвященный Павлин был назначен в декабре 1930 года, он стал епископом Боровским. 

Московские его друзья и почитатели были рады. Калуга - не Пермь. Она совсем недалеко от Москвы, всего 175 километров. Есть возможность владыке чаще посещать Москву, да и к нему можно будет съездить. Все это было большим утешением. 

Калуга нравилась преосвященному Павлину. Она была близко от Москвы, его второй родины. В то время в ней было четырнадцать храмов, где еще совершалось богослужение, а это было уже редкостью. Здесь находилась чудотворная икона Калужской Божией Матери. Здесь когда-то подвизались святые угодники Божии - преподобный Тихон Калужский, Праведный Лаврентий и преподобный Пафнутий Боровский. Здесь была когда-то знаменитая, по всей России известная своими старцами Оптина Пустынь. Матерь Божия своим покровом осеняла Калужскую епархию. Святые угодники калужские своими молитвами охраняли ее. Даже самое местоположение Калуги своею живописностью невольно привлекало к себе. Все это заставило задуматься преосвященного, и думы его формулировались в таких словах: "Здесь покой, здесь вселюся..." О планах своих на будущее время он никому не сообщал, кроме матушки и некоторых, пользовавшихся его доверием людей. 
В скором времени преосвященным Павлином был приобретен дом на берегу Оки. После предварительного ремонта в нем поселилась его престарелая матушка, всюду следовавшая за своим сыном. 

Домик был старый, но добротный, с мезонином-светелкой и запущенным, заросшим сорными травами садиком. Во дворе был колодезь. Домик стоял на тихой, поросшей зеленой травкой улице. А из его окон открывался чудесный вид на заречные дали. Из березовой рощи, которая казалась совсем близко, ранним весенним утром доносилось пение соловья и кукование кукушки. "Здесь покой мой, здесь вселюся...", - радовался духом преосвященный. Но Господь судил иначе... 

Служить постоянно преосвященному Павлину предназначено было в Казанском храме, находящемся в нескольких шагах от его квартиры. Это был большой, старинной архитектуры храм с позолоченным, потемневшим от времени иконостасом и выстланным чугунными плитами полом. Главный придел в этом храме был в честь Преображения Господня, а называли его Казанским потому, что там находилась местночтимая икона Божией Матери Казанской. Впоследствии храм был переименован преосвященным Павлином в Преображенско-Казанский собор. 

Тридцатые годы в экономическом отношении были трудными. Дров в храме не было, да и средств, чтобы приобрести дрова, тоже не было. Храм находился на одной из окраин города, под горой. К нему вел крутой спуск. Осенью и зимой, особенно в гололедицу, желающих посещать этот храм было мало, а поэтому и средств в храме не было. 

Преосвященного очень огорчало то, что ему приходилось служить в почти пустом храме. Но так было только в начале его служения, в первые месяцы. Со временем, когда люди узнали и оценили по достоинству его богослужения, храм был всегда полон. По причине невозможности отопить обширное помещение храма, церковным советом был оборудован для совершения служб подвал под церковью. Внутренность подвального храма была до крайности проста и бедна. Кое-как сколоченный, покривившийся иконостас, низкий потолок со сводами, давно не беленые стены. Бедность и убожество. Было сыро и сильно пахло кислой капустой из соседнего, занятого "Овощебазой" подвала, но зато было тепло. 

 

В этом "пещерном храме" и пришлось служить преосвященному в холодные месяцы года. В Калуге было много благолепных храмов. В них и средства находились для отопления. Но владыка, не желая на первых порах портить отношения с церковным советом, терпеливо служил в подвальном храме, вспоминая смирившего Себя Господа Иисуса Христа, родившегося в убогом вертепе. К концу Великого Поста 1931 года преосвященному удалось убедить церковный совет приобрести дрова для отопления верхнего храма и установить временную железную печку. Все расходы были оплачены владыкой из епархиальных средств. 

Волею судеб преосвященный попал в крайне неблагоприятную обстановку в смысле служения в Казанском храме. Один Господь знает, сколько унижений, поношений и обид, тайных и явных, перенес он от злых людей. О многом можно было только догадываться. 

Независимо от воли преосвященного служение в остальных храмах города было крайне ограничено. Преимущественно он служил в Казанском храме, а в остальных храмах очень редко. Духовенство калужское в подавляющем большинстве, как это ни странно, отнеслось к преосвященному Павлину с первых дней знакомства более чем холодно, даже, можно сказать, неприязненно. Причина этого нерасположения для нас остается непонятной. Можно было предполагать, что он шокировал их своим происхождением, так как все они были из "духовной" священнической среды и привыкли с малых лет смотреть на крестьян свысока, как бы с пренебрежением. Их коробила его простота в обращении, его смиренный монашеский вид. Они привыкли видеть в лице архиерея важного, окруженного ореолом недоступности владыку, начальника церкви, а здесь все было наоборот - преосвященный Павлин был неизменно прост и доступен. Некоторые из них даже к его образованию отнеслись недоверчиво, критически. Эта холодность и даже недоброжелательность со стороны отдельных представителей калужского духовенства продолжалась до конца служения преосвященного в Калуге. Со стороны любвеобильного и общительного владыки было сделано все возможное, чтобы сломать этот лед холодности, но безрезультатно. 

Некоторые действия преосвященного и поступки были непонятны окружающим его, объяснены в превратную сторону. И это послужило поводом к злоречию и осуждению его. Потоки грязи лились на него особенно сильно после того, как он уже не был Калужским епископом. Если бы эти люди знали, какие причины заставляли его поступать так, а не иначе - с горьким вздохом позднего раскаяния припали бы они к его стопам, преклоняясь перед мудростью и смирением святителя. Можно полагать, что волей Божией попущено было преосвященному Павлину потерпеть и сие испытание. Это был крест, и крест еще более тяжелый оттого, что он был непонятен. Владыка смиренно терпел все. 

Со стороны же народа, так же, как и в Курске, и в Перми, с первых дней служения он приобрел большую любовь. Люди всех возрастов, начиная со стариков и кончая детьми, стремились принять непосредственное участие в молитвах совместно со святителем. 

Владыка любил службу Божию и служил часто. По окончании божественной службы он всегда всех благословлял, стоя на амвоне. Благословляя, он обычно начинал петь общеизвестные церковные песнопения, всех привлекая к общему пению. Преподав благословения и направляясь к выходу из храма, он останавливался у дверей, окруженный прислуживающими ему мальчиками и народом, - и опять пели различные церковные песнопения. В воскресные дни, а также в Господские и Богородичные праздники и в дни памяти особенно чтимых святых обязательно пелись тропари, а также и другие песнопения, соответствующие воспоминаемому евангельскому событию. Часто пелись: "Воскресение Христово видевше...", "Заступница усердная...", "Под Твою милость..." и другие. Особенно полюбился преосвященному умилительный припев к акафисту иконе Божией Матери Казанской - "Радуйся, Заступнице Усердная рода христианского".

Это общее пение, это "братание" с народом некоторыми, по наущению диаволю, было принято крайне недоброжелательно. Последовали насмешки, а в отдельных случаях даже грубые, оскорбительные выражения по адресу преосвященного. Но он как бы не замечал ничего. Перед собой он видел только одно - Господа Вседержителя, чрез святую церковь призвавшего его на апостольское служение. Это служение он и стремился по возможности выполнять, несмотря ни на какие препятствия. Из храма преосвященный выходил всегда окруженный народом, который провожал его до самого дома.

Что привлекало к нему этих простых сердцем людей? Любовь... Любовь к людям, к человеку, каков бы он ни был - старый или молодой, красивый или безобразный, умный или неразумный. Он всех любил одинаково, видя во всех и каждом образ Божий. Поэтому и сердца всех людей бессознательно стремились к нему, движимые одним чувством - за любовь воздать любовью. 

Осенью 1931 года преосвященный переселился в отремонтированный к тому времени дом. Незадолго до этого из Перми приехали две сестры-девушки, которых владыка знал еще детьми. Они взяли на себя хлопоты по хозяйству и ухаживали за престарелой матушкой, которая стала заметно дряхлеть. Двери его дома по-прежнему были открыты для всех. Приходили и приезжали священники по делам церковным. Снова начали навещать его и миряне, взрослые и дети. Как растения стремятся к солнцу, источнику света и тепла, так и они стремились погреться в лучах его любви, унести в своей душе частицу тепла и света божественного. 

Из Москвы, из Пермской и Курской областей, а также из других мест многие приезжали навестить его и отдохнуть душою около этого богатого любовию сердца. Иноки разных монастырей, помнящие и благоговейно любящие его, а также из мирян многие приезжали к нему запросто. Некоторые из них подолгу гостили, помогая своими трудами и посильными приношениями. Стараниями их рук домик преосвященного Павлина принимал все более и более уютный и благоустроенный вид. Был расчищен и засажен овощами участок земли при доме. Была устроена беседка под большим развесистым тополем. В ней любил преосвященный читать в летние теплые дни. В ней и обедали. Там иногда он и посетителей принимал. В конце садика был вырыт небольшой прудик-сажалка, для того, чтобы спустить воды из подвала под домом, так как пробился ключ. В этот прудик были пущены карасики, которые хорошо прижились в нем и быстро размножились. Преосвященный любил прогуливаться возле пруда. Любовался на рыбок, кормил их и даже благословлял. Надо заметить, что преосвященный отличался любовию не только к людям, но и вообще ко всему живому.

По дорожке, ведущей к беседке, пересекая ее, деловито сновали туда-сюда муравьи, занятые своими неотложными делами. Преосвященный сначала каждый раз перешагивал через них, боясь наступить, и других предупреждал об этом. Потом распорядился положить доски, вроде мостика, и приказал ходить только по доскам, чтобы не беспокоить муравьев. Однажды недалеко от своего дома он увидел замученную мальчишками до смерти кошку. Каждый раз, проходя мимо этой безответной жертвы человеческой жестокости, он страдал до слез от жалости к бессловесному и беззащитному животному. Своим близким по духу он признавался, что это ему было попущено искушение, чтобы смутить его дух. 

О чем говорят эти мелкие черты его повседневной жизни? О великой любви ко всякой твари, ко всему созданию Божию. Невольно при этом приходят на ум слова великого подвижника древних времен, преподобного Исаака Сирина, говорящие о том, что один из признаков совершенства духовного есть "сердце, милующее ко всякой твари...", "горение сердца о всем творении, о людях, о птицах, о животных..." 

Летом 1932 и 1933 года был особенно большой наплыв приезжих посетителей, преимущественно с Украины. Преосвященный всем им, по возможности, представлял места священнослужителей в церкви своей епархии, тем самым пополняя недостающее. Сам Бог помогал ему в этом деле архипастырского служения святой Церкви, посылая нужных людей. 

Посещали его иногда и епископы. Приезжал архиепископ Иринарх, преемник его по Пермской кафедре, в сопровождении епархиального секретаря. Несколько дней гостил епископ Глеб, проездом в свою епархию, а также и другие. 

Однажды из Москвы приехала компания юношей. Они погостили около недели, помогая преосвященному во время богослужений. Это были иподиаконы московские. Они хорошо знали преосвященного. Некоторые из них знали его, еще когда были детьми. Когда преосвященному приходилось служить в московских храмах, они всегда прислуживали ему. Все они относились к нему с благоговейной любовию и уважением. Его любовь и доброта как магнитом притягивали к себе сердца всех. 

Деятельность Преосвященного Павлина, как архипастыря Калужской епархии, была заключена в тесные рамки, которые с каждым последующим годом сжимались все теснее. Он страдал, видя Церковь, раздираемую извне и изнутри. Вдвойне страдал, сознавая свою беспомощность и невозможность развернуть свою апостольскую деятельность во всей силе. Молча страдал, смиренно преклоняясь пред непостижимыми для человеческого разума судьбами Божиими.
Не считая неоднократных поездок в Москву, предпринимаемых преимущественно по делам Церкви, преосвященный из Калуги никуда не выезжал. За время своего служения на Калужской кафедре он не только не был ни в одном городе своей епархии, но и вообще никуда не выезжал за пределы города. 
Только один раз он, в сопровождении близких ему людей, посетил бывшую Тихонову Пустынь, находящуюся в восемнадцати километрах от города. Там они осмотрели остатки бывшего монастыря, побывали на святом колодце, вырытом по преданию преп.Тихоном Калужским, в трех километрах от монастыря, в глухом лесу. 


Другой раз преосвященный Павлин совершил путешествие на Калужку. Калужка - это село в восьми километрах от Калуги, в котором было явление чудотворной иконы Божией Матери Калужской. До 1917-1918 годов икона всегда находилась там. В Калугу она была перенесена позднее и при преосвященном Павлине находилась в руках обновленческой церкви. На Калужку ходили пешком, так же как и в Тихонову Пустынь. В путешествии принимала участие матушка владыки и некоторые другие лица. Было очень жарко. На берегу речки Калужки отдыхали в тени больших развесистых деревьев. Потом, не спеша, поднялись по крутой горе к церкви, где были встречены преданным преосвященному священником о.Кириллом. Всю дорогу владыка был очень оживлен и весел. Всему он, как дитя, радовался. Осматривали храм, приложились к святым иконам. Потом взбирались все, кроме матушки, на колокольню. Полюбовались открывшейся оттуда широкой панорамой лугов, полей и леса. Вдали поблескивала на солнце стальная лента Оки. Правее ее хорошо была видна Калуга - нагромождение домов, садов и колоколен.

День преосвященного Павлина обычно проходил так. По давно укоренившейся привычке вставал он рано. Если не было архиерейского служения, он, прочитав свое утреннее правило, отправлялся к Божественной Литургии или в свой Преображенско-Казанский собор, или в другой какой-либо храм города. Обычно он проходил прямо в алтарь и там стоял до конца службы. По окончании он иногда по приглашению причта или какого-либо церковного совета заходил запросто "попить чайку". Ходил всегда пешком, так как транспорта в Калуге в описываемое время почти никакого не было. В летнее время преосвященный, иногда в сопровождении одного близкого ему человека, ходил гулять за реку Оку. Это происходило обычно ранними утрами. Никого не встречая на пути, овеянные утренней прохладой и тишиной, они спускались к реке под видом купальщиков, с полотенцами в руках, переходили по "живому мосту" на противоположный берег и там гуляли по лугу и березовой роще. Однажды преосвященный, увидев на лугу, пестревшем цветами, косившего траву человека, сам захотел покосить. Когда он скосил несколько рядков, человек этот сказал. "А вы, батюшка, косить-то умеете!" 

Возвратившись домой, до обеда он занимался обычными своими делами: принимал посетителей, разбирал и просматривал корреспонденцию, писал письма, читал. Чтение книг для него было насущной потребностью. Без чтения он как бы не мог существовать. В продолжение 1931-1933 годов им, не считая других творений святых отцов, было прочитано вновь "Добротолюбие" на русском и славянском языках, а также годичный круг Четьи-Миней. Сам он не мог долго читать по причине головных болей, поэтому чаще читали ему вслух некоторые близкие ему люди. 

После незатейливого обеда, состоящего из двух-трех простых блюд, преосвященный иногда ложился на краткое время отдыхать. Вечерами он обычно посещал свою матушку и беседовал с нею. Иногда она сама приходила к нему, но это случалось сравнительно редко, в том только случае, когда было какое-либо неотложное дело. Вообще, надо сказать, это была простая, но мудрая старица, горячо любившая своего святителя-сына и благоговейно преклонявшаяся перед ним. 

Довольно часто, преосвященный ходил на вечернее богослужение в Богоявленский храм, ближайшем к его квартире, а также в храм Покрова Божией Матери, "что на рву". Летом он любил бывать в Крестовском храме, бывшем Крестовском монастыре. Там по пятницам совершалось всенощное бдение с чтением акафиста Животворящему Кресту Господню. Во время чтения канона пелись ирмосы - "Крест начертав Моисей..." Храм находился на окраине города, за кладбищем. Окруженный со всех сторон старыми высокими деревьями, остатком бывшего монастырского сада, этот уединенный, спрятавшийся за высокой каменной оградой храм особенно привлекал преосвященного.
Служил преосвященный Павлин часто, не только в большие праздники и воскресные дни, но и в дни празднования многих особенно почитаемых им святых и вообще в памятные для него, по какому-либо случаю, дни. 

В первый же год своего служения в Калуге он привлек в Казанский храм любителей церковного пения, из которых составился довольно приличный хор. Певчие, мужчины и женщины, до такой степени полюбили преосвященного, что всегда старались узнать, когда и где он предполагает служить или только присутствовать при богослужении. Узнав об этом, они в полном составе являлись петь. 
Однажды владыка, выразив приятное удивление, увидев их в хоре одной из церквей, где он присутствовал, услышал в ответ слова: "Мы, владыка, - ваша тень. Где вы - там и мы."

Иногда он приглашал певчих к себе. Преимущественно это бывало в праздничные дни. После скромного угощения он всегда просил их петь, причем сам принимал участие в пении. Пелись, главным образом, церковные песнопения и изредка "псалмы", духовные стихи. 
Особенно владыка любил тропарь Великой Субботы "Благообразный Иосиф". Даже в неслужебные часы и не только во время Великого Поста он предлагал пропеть это умилительное песнопение. Причем, во время пения он как бы уходил от всех. Лик его становился отрешенным. Казалось, что в этот миг он всецело переносится душою туда, где совершилось много веков назад искупление человеческого рода. Перед его духовными очами стояла, как живая, картина положения во гроб Богочеловека. 

Преосвященным Павлином впервые в Калуге были введены вечерние Богослужения по воскресным дням. Они отличались особой торжественностью и совершались по-особому, необычному чину, возможно, составленному им самим. Воскресные вечерни совершались в честь прославления Воскресшего Господа и проводились даже тогда, когда по Уставу полагалась служба какому-либо особенно прославленному святому, как, например, в канун памяти преп.Серафима Саровского. 

Начало вечерни было обычное. По окончании вечерни совершался крестный ход внутри храма с пением "С нами Бог". Затем следовал акафист Спасителю. После акафиста - Евангелие, чтенное на Литургии в этот день. После Евангелия - пение всеми молящимися "Воскресение Христово видевше". Все заканчивалось поучением, которое произносил Владыка и которое особенно жаждали услышать присутствующие. 

В воскресные дни Великого Поста за вечерним богослужением служились по примеру Иерусалимской Церкви "пассии", также с крестным ходом вокруг храма. Причем пелись песнопения Страстной седмицы, а акафист читался Спасителю. 

В первый год его служения в Калуге, в Чистый Четверг Страстной седмицы, преосвященным был совершен обряд "омовения ног" в воспоминание Тайной Вечери, на которой Господь наш Иисус омывал ноги Своим ученикам. Этот обряд был совершен им только раз. По неизвестным причинам в последующие годы он не совершался. 
Преосвященный не был красноречивым проповедником. Простые слова, проникнутые глубокою верой и мудростью духовною, произносились преимущественно на различные тексты из прочитанного в этот день Евангелия, в данный момент остановившие особенно его внимание. Смысл этих слов, благодаря простоте изложения, легко проникал в сознание слушающих и запечатлевался в сердцах.

С внешней стороны богослужения преосвященного Павлина в Преображенско-Казанском соборе были обставлены бедно, по независящим от него обстоятельствам. С ним постоянно служил знаменитый своим голосом и выправкой не только в Калуге, но и за пределами ее известный протодиакон Н.Песоченский, которому преосвященный много оказал благодеяний в смысле материальной поддержки. 

Прислуживали преосвященному во время богослужений преимущественно мальчики в возрасте от восьми до четырнадцати лет. Их было человек шесть. Старшие из них несли обязанности иподиаконов, а самый маленький был посошником. Все они были очень привязаны к нему и никогда не пропускали ни одной архиерейской службы. Они и в доме у него были частыми гостями. Владыка особенно любил детей. И они платили ему любовью. 

Невзирая на малочисленность сослужащих и бедность обстановки, преосвященный умел придать своим богослужениям торжественность и поднять молитвенный дух предстоящих. Служил он восторженно, весь отдаваясь молитве, вкладывая всю душу в смысл произносимых им святых слов. Поэтому все, имеющие "душу живу", стремились присутствовать при его богослужениях, чтобы самим принимать участие в совместных молитвах. Особенно много молящихся привлекали своею необычностью вечерние воскресные богослужения, так что вместительный Преображенско-Казанский собор всегда был полон. Калужским духовенством эти "новшества" были встречены более чем холодно. 

Служение его на Калужской кафедре длилось недолго - с декабря 1930 года по осень 1933 года. 

Летом 1933 года он получил телеграмму от одного, близкого ему по духу, епископа из Москвы, извещающую его о том, что он переводится в Могилевскую епархию. Известие это поразило преосвященного своей неожиданностью. Не предполагал он, что так быстро придется оставить ему Калугу, и не хотелось ему отсюда уезжать. Сообщение о переводе было неофициальным, поэтому никто не подозревал, что скоро наступит день, когда придется расстаться с любимым архипастырем. 

С этого времени преосвященный заметно изменился в своем обращении, всегда радушном и ласковом. Он стал как-то суровее, озабоченнее. Чувствовалось, что его что-то тяготит. Чувствовалась даже какая-то отчужденность. Трудно объяснить причину этого. Предвидел ли он тяжесть скорбей, ожидающих его в Могилеве, или были другие причины, омрачающие его светлую душу, - неизвестно. Это была его тайна. Ходили неясные слухи, что кто-то из калужского духовенства сделал на него донос в Св. Синод, но слухи остались только слухами. 
Матушка его тоже ходила с озабоченным и замкнутым видом. Когда было получено официальное извещение из Синода о переводе преосвященного на Могилевскую кафедру и это уже не было секретом, она рассказывала своим близким, что незадолго до получения телеграммы видела сон, содержание которого указывало, что Могилев будет для нее могилой...

В конце августа 1933 года преосвященный был вызван в Москву, в Синод. Возвратясь, он официально объявил благочинному о своем переводе. Скорбию наполнились сердца всех искренне преданных ему людей, когда долетела до них горестная весть. Все были удручены близкой разлукой и, как это всегда бывает, даже представить себе не могли, что его уже не будет с ними, что какие-то другие люди будут молиться с ним, что на Калужскую кафедру вступит новый архиерей. "Такого владыки у нас не будет больше..." - со скорбию говорили многие. 

Горестно было смотреть на преосвященного, когда он в последний раз служил в Преображенско-Казанском соборе Божественную Литургию. Вид его был, как образ скорбного ангела. Когда он произносил возгласы, голос его неоднократно прерывался от с трудом сдерживаемых рыданий. Стоя на амвоне, после окончания литургии, и в последний раз благословляя теснившийся к нему народ, он плакал. Крупные слезы тихо катились по его бледным щекам. Плакали мальчики, его маленькие иподиаконы, плакали почти все, подходящие к нему. "Не плачьте обо мне - сказал он некоторым. - О себе плачьте.и о детях ваших". Тяжело ему было расставаться с Калугой. Тяжелое предчувствие теснило его грудь и навевало безотрадные мысли. Но он был послушный сын Святой Церкви и потому принял безропотно это нежелательное назначение, как от руки Господней. Душа его томилась и скорбела, но дух был бодр.

В первых числах сентября преосвященный Павлин, простившись со всеми, уехал в Могилев в сопровождении одного близкого духовно иеромонаха, впоследствии епископа Гомельского. К тому времени келейника при нем не было. Он оставил своего владыку и уехал на родину, в Пермь. Перед отъездом преосвященный как бы повеселел. Ласково со всеми простился, утешая плачущих и ободряя надеждою на скорое свидание. На вокзале же он, обращаясь к провожатым, на вопрос "когда же мы вас увидим?" ответил: "Увидимся... Только не скоро... Не скоро...". 

Матушка преосвященного осталась до времени жить в Калуге. Тяжело ей было оставаться одной в опустевшем и сразу как бы затихшем доме. Она привыкла всю жизнь следовать за сыном, неразлучно находиться близ него. Преосвященный, ободряя ее, говорил, что служение на Могилевской кафедре не будет продолжительным, что он надеется опять жить в Калуге.

Служение его в Могилеве действительно не было продолжительным, но окончилось оно совсем иначе, не так, как думал и предполагал преосвященный. Духом он еще ранее предвидел, что его ожидает в будущем. Не один раз, глубоко задумавшись, вдруг произносил: "Наш путь - крестный путь...". Или такие слова: "Наш путь - тюрьма, ссылка, смерть..." Однажды он сказал одной из своих духовных дочерей: "В конце жизни мы скроем себя от мира..." 
Преосвященный Павлин в Могилевскую епархию был переведен с титулом "архиепископ Могилевский". 
Духовенство и миряне Могилева тепло встретили нового владыку. Вскоре нашли ему квартиру, где он и поселился временно. Вещей из Калуги было взято совсем мало, только самое необходимое - из белья и одежды. Видно было по всему, что он не предполагал там устраиваться более или менее прочно, и весьма вероятно, что он имел на это веские основания.

Первый год своего служения в Могилеве преосвященный довольно часто приезжал в Калугу, тем самым как бы выполняя обещание видеться. Приезжая по делам Церкви в Москву, он каждый раз не упускал случая заехать и в Калугу, повидаться с матушкой своей и другими близкими по духу людьми. В один из своих приездов он встретился с новым калужским архипастырем, преемником своим, только что прибывшим в Калугу. Вернее, преемником преосвященного был епископ Димитрий (Добросердов), но он пробыл в Калуге совсем мало, около полугода, на его место был назначен епископ Августин. С ним у преосвященного с первых же дней знакомства завязались хорошие, братские отношения. Несколько дней до приискания квартиры епископ Августин пользовался гостеприимством преосвященного - жил у него в доме. 
В конце 1934 года матушка преосвященного, томимая тяжелыми предчувствиями и одиночеством (при ней оставалась девушка, прислуживавшая ей), обеспокоенная старческими недугами своими, убедила преосвященного разрешить ей жить вместе с ним в Могилеве. 

С отъездом матушки и сопровождавшей ее девушки совсем опустел тихий домик на берегу Оки. Владыка реже стал приезжать в Калугу. Но вещи все, кроме самых необходимых, остались в доме, как бы ожидая своего владельца.  У преосвященного Павлина было очень много икон. Они украшали все стены не только его кабинета, но и стены приемной комнаты, которая одновременно служила и столовой. Святыня его - святые мощи и другие ценные вещи, а также вся мебель, тоже оставались в доме, который был поручен некоторым доверенным лицам. В кабинете преосвященного все оставалось без изменений, как было при нем. Казалось, что хозяин ненадолго вышел из дома и скоро вернется. Сядет за стол, окруженный ликами угодников Божиих и книгами. 

Судя по содержанию писем, которые преосвященный довольно часто писал, можно было заключить, что мыслями своими он всегда в Калуге. В одном из писем он даже написал однажды: "Берегите рыбок...". 
В Могилеве преосвященный, так же, как и везде, быстро приобрел общую любовь и благоговейное уважение со стороны священнослужителей и мирян. Все любили его. Да и нельзя было его не любить. Даже дети евреев, которых много в Могилеве, в непродолжительном времени узнали "доброго батюшку".  Еще издали завидев его, бежали ему навстречу с приветливым "здравствуйте". Преосвященный, по доброте своей, частенько наделял их монетами, ласково поглаживая по головкам, не делал различий между ними и детьми православных родителей. 

Он вообще был очень добрым, милостивым владыкой. В Москве, Курске, Перми, Калуге и Могилеве - везде он старался, насколько была к тому возможность, помогать материально нуждающимся. Многим регулярно посылались деньги по почте. Всем обращающимся к нему за помощью, он всегда помогал, чем мог, хотя сам часто нуждался в самом необходимом. 

Живя в Могилеве, преосвященный все чаще задумывался над выполнением своего намерения "со временем" уйти на покой, имея целью не столько отдых, сколько потребность в конце жизненного своего пути удалиться от суеты мирской для более уединенной жизни. Мысли его все чаще переносились в уютный калужский домик, в котором он так старательно все устраивал. 

Жизнь его в Могилеве в общем текла довольно мирно и спокойно, если не считать некоторых мелких, неприятных случаев. Гроза была впереди. Все эти мелкие, неприятные происшествия были как бы предвестием ее. И вот гроза разразилась. Жестокие ее удары сыпались на преосвященного один за другим. Он принимал их как неизбежное, как от руки Господней, всецело предавая себя и всех в руки Божии. 

Был арестован 2 октября 1935 года и обвинён в создании «контрреволюционного подполья». Виновным себя не признал. Бедная старица, мать преосвященного, удрученная годами и старческими немощами, не выдержала потрясения, оставшись одна. Вскоре после ареста владыки с ней случился легкий удар, предвестник близкого конца, после которого она так ослабела, что не могла даже по комнате ходить без помощи девушки, ухаживающей за ней. Спустя непродолжительное время новый удар сразил ее, и она тихо предала дух свой Господу, неоднократно напутствованная перед отходом в вечность Св. Тайнами Тела и Крови Господней. Умерла она 25 декабря/7 января 1937 года, на праздник Рождества Христова, во время совершения Литургии. Сбылись ее тяжелые предчувствия, сбылся и вещий сон, виденный ею в Калуге. Могилев оказался для нее, да и не только для нее, - могилой. Похоронили матушкины останки на могилевском кладбище. 

А преосвященный в это время томился в тюрьме, терпеливо ожидая конца. Будущее было неизвестно - оно было в руках Божиих, но ожидать хорошего, по многим признакам, не приходилось. Грустно поникла его голова при получении известия о кончине матушки. Тихий вздох раздался из его груди. Слезы текли по бледным щекам, и уста беззвучно шептали: "Вечная тебе память, Царство тебе небесное, дорогая мамаша! Помяни и нас пред Престолом Божиим... И да будет на все воля Твоя, Господи, едина благая и совершенная!" 

Спустя некоторое время, преосвященный из Могилевской тюрьмы был препровожден в тюрьму Минска, приговорен к 10 годам лагерей. Находился в заключении в Мариинских лагерях Кемеровской области, был бригадиром на сельскохозяйственной ферме. Вместе с другими содержавшимися в лагере священнослужителями проводил тайные утренние богослужения. Один из доносчиков сообщил лагерному начальству, что владыка говорил: «Издевательства и гонения советской власти над верующими только укрепляют нашу силу верующих в Бога, а потому мы должны неустанно поддерживать дух религии не только в себе, но и в других людях».

28 сентября 1937 года против архиепископа было возбуждено уголовное дело по обвинению в создании контрреволюционной группы и руководстве ею. Виновным себя не признал, показав лишь, что устраивал молебны: «В этом нет состава преступления, так как в Сталинской Конституции сказано, что даётся право свободного отправления религиозного культа всем». 28 октября 1937 года Тройка УНКВД приговорила его к расстрелу. 3 ноября приговор был приведён в исполнение.

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском соборе Русской православной церкви в августе 2000 году для общецерковного почитания. Дни памяти: 5 февраля (23 января ст.стиль) ; 21 октября (8 октября ст. стиль)

Несколько слов о самой личности преосвященного Павлина. 

Преосвященному в бытность его епископом Калужским было уже более пятидесяти лет. Он был немного выше среднего роста, довольно плотного телосложения. Не густая и не длинная светло-русая борода обрамляла его почти всегда бледное, благообразное лицо. Высокий лоб казался еще больше от лысины, но это не портило его лица. Печать мудрости, озаренной Духом Святым, лежала на нем. Серые, быстрые глаза с особенной силой излучали свет прекрасной души, освященной Божественной благодатью. 
Одевался преосвященный просто, по-монашески. Его часто можно было видеть на улицах Калуги. Светловолосый, с бледным, одухотворенным лицом, в черной рясе и в черной скуфеечке на голове. В руках всегда - короткий посох. Походка и все движения - быстрые, полные бодрости и энергии. В домашней обстановке он одевался зимой в черный, а летом - в белый подрясник, с цветным, вышитым шелком поясом. Отличительной чертой характера преосвященного, как уже неоднократно говорилось, была любовь - всеобъемлющая, святая любовь. 
Он был незлобив , как дитя. Никто никогда не видел его гневающимся. Он как бы не замечал зла. Трудно было вывести его из терпения, и терпение его было изумительно. Смирение его и кротость достойны глубокого преклонения и подражания. Известен один факт, о котором вспоминают калужские его духовные чада и почитатели с благоговением. 

Однажды преосвященный, возвращаясь откуда-то домой, встретился на улице с одним гражданином, старостой одной из калужских церквей, у которого покупался материал для ремонта дома. Гражданин этот начал грубо требовать деньги в уплату за материал. Преосвященный, ничего не подозревая, так как деньги давно были уплачены одному доверенному лицу, ведущему все расходы по ремонту, ответил, что все уплачено в свое время. Тогда Н. начал поносить его грубыми и неприличными словами, оскорбительными не только для епископа, но и для простого человека. Говорили впоследствии, что он, в порыве ярости, даже ударил преосвященного, требуя деньги. Верно ли это последнее, или оно плод фантазии - неизвестно. Достоверно то, что преосвященный возвратился домой необычайно взволнованным. На нем, как говорится, лица не было. Быстро пройдя в свой кабинет, он заперся там. Минут десять-пятнадцать быстро ходил по комнате. Затем несколько минут длилась тишина. Внезапно открылась дверь, и владыка, с таким же взволнованным лицом, не говоря ни слова, ушел из дома. Через некоторое время он вернулся и опять, уже надолго, заперся в своем кабинете. Весь этот день преосвященный был очень молчалив и задумчив, что редко с ним случалось. Впоследствии выяснилось, что он ходил к этому человеку, так больно и незаслуженно оскорбившему его, и просил у него прощения. Пораженный таким смирением святителя, Н. упал перед ним на колени, умоляя простить его.
Этот факт, говорящий о великом смирении преосвященного, стал известен только впоследствии, так как сам владыка никому об этом не говорил. 
Прост и доступен он был необычайно. Всегда, во всякое время двери его были открыты для всех, желающих видеть его и беседовать с ним. Просящим совета он давал совет и наставление в духе Церкви Православной. Просящим материальной помощи - помогал чем мог, иногда деньгами, а иногда и продуктами, хотя сам питался очень умеренно и стол его всегда был прост. 
Однажды один благодетель прислал ему несколько килограммов сахарного песка, который в то время доставать было трудно. Часть этого песка преосвященный в тот же день отослал старому, больному протодиакону, служившему с ним. 
Одна из его почитательниц, иногда стиравшая его белье, рассказывала впоследствии, что почти все белье было сильно поношенное и даже в заплатах. "Ведь он все раздавал..." - добавила она.

Примером его бескорыстия и любви к ближнему может служить следующий случай из его жизни. Испытывая недостаток в необходимых продуктах литания, преосвященный однажды, незадолго до Пасхи, послал прислуживающих ему людей к одному благодетелю в район. Продукты - мука, масло, крупа, творог, яйца и тому подобное - везли на лошади. Все это было трудно тогда достать. На пути в Калугу, в одной деревне, где они останавливались для отдыха, их обокрали. Унесли все, что было уложено в санях. Приехали они с пустыми руками, и, когда с волнением и страхом предстали перед преосвященным, он, выслушав их скорбный рассказ о случившемся, спокойно сказал: "Не тужите. Ведь это мы голодного накормили." 
Он никогда никого не осуждал. Даже факты вопиющей несправедливости и беззакония он предпочитал обходить молчанием. 

С каждым он умел поговорить в соответствии с возрастом и духовным интеллектом собеседника. С детьми был сам как дитя. С молодежью весел и приветлив. С подчиненными - снисходительно вежлив и терпелив. С людьми равного с ним положения - братски любовен и почтителен.

Достойно примечания его исключительно почтительное отношение к матери своей. Это был высокий пример исполнения на деле заповеди Божией - "чти отца твоего и матерь твою..." Трогательно было смотреть, как, прощаясь перед отходом ко сну, после вечерних молитв, они взаимно благословляли друг друга. Получив благословение, она торжественно крестила его. А он стоял перед ней, маленькой, неграмотной старушкой, почтительно и благоговейно склонив голову. В обычных делах своей повседневной жизни он всегда советовался с ней. 
Иногда он был прозорлив. Прозорливость его во многих случаях жизни, как частной, так и общественной, замечали многие.

     По материалам: www.gorenka.org